Люберцы

В конце ХVIII – начале XIX века в Люберцах случалось бывать многим талантливым литераторам.

Имя Николая Ивановича Новикова (1744 – 1818) в высших учебных заведениях произносилось с почтением. Правда, мало кто знакомился с его трудами в подлиннике. Студенты верили преподавателям на слово, в лучшем случае штудировали по энциклопедиям. Знали, что он просветитель, журналист, книгоиздатель и ко всему прочему масон, издавал журнал “Трутень” и другие. Полемизировал с журналом “Всякая всячина”, который вела Екатерина II.

Родовое имение Новиковых Авдотьино лежало на берегах Северки, памятной нам речки. На ней, выше по течению, около Никоновского, при советской власти располагалась туристическая база крупнейшего в нашем городе завода имени Ухтомского. Туда, на ягодно-грибное раздолье, на лесной ароматный воздух устремлялись на отдых не только одиночки, но и целые семьи, некоторые приезжали каждый год... Увы, теперь все разграблено, порушено... Как были порушены дворянские усадьбы и крепкие крестьянские дворы в 20-е годы.

Дорога из Авдотьина в Москву пролегала через Люберцы. Впервые дворянский отпрыск Николай Новиков прокатился по люберецкой, тогда единственной улице, в 1755 году, посланный родителями для поступления в гимназию. Учился он, видать, не очень прилежно, часто отлучался, спустя года три был отчислен “за леность и нехождение в классы”.

Затем была служба в Петербурге, возвращение в Москву, вступление в масонскую ложу. Наконец, устав от всего, затворился он в своей усадьбе, занялся хозяйством и воспитанием детей.

Но не тут-то было. Екатерина II зорко следила за опасным масоном. В России масонство было под запретом. “Новиков живет в деревне, в округе Бронницкой, – доносили ей, – строит, сказывают, превеликое каменное здание”. Императрица шлет приказ: “Осмотреть, какие строения заводит у себя в деревне Новиков”.

Затянувшаяся дуэль между государыней и вольнодумцем закончилась 13 апреля 1792 года (ох, уж это 13 число!). Новиков был арестован и заключен в Шлиссельбургскую крепость на 15 лет. Освободил его уже сынок императрицы Павел I. Но к тому времени Николай Иванович был сломлен морально и физически.

В последний раз прогромыхала через Люберцы его колымага, увозя страдальца в Авдотьино, где он и провел остаток жизни почти безвыездно. Его господский дом был разобран в конце XIX веха. Но долго еще, вплоть до наших дней, стояли каменные избы, построенные им для крестьян.

Филологам Новиков памятен еще и тем, что фамилию свою произносил с ударением на последнем слоге – Новикув, что не совсем обычно.

Среди долины ровныя,

На гладкой высоте

Цветет, растет высокий дуб

В могучей красоте...

Этот лирический романс, ставший народной песней, написал Алексей Федорович Мерзляков (1778 – 1830), преподаватель Московского университета. Среди его слушателей был, между прочим, и М.Ю. Лермонтов.

Мерзляков любил бродить по окрестностям Москвы, бывал и в Люберцах и далее, по дороге на Бронницы, увлекался историей этих мест. Оставил любопытные записи:

“По Коломенской дороге, в 30 верстах от столицы, при самой переправе через реку Москву, на горе находится преогромная насыпь в знак бывшего там сражения с татарами, опустошавшими столько времени Россию. Здесь погребены убитые россияне. Я восходил на вершину кургана. Прекрасное местоположение, вдали древняя столица, которую (по крайней мере так утверждают) можно видеть отсюда в ясную погоду, самый курган как величественный памятник падшим за свободу Отечества”.

Точные координаты песенного дуба подсказал писатель-романист И.И. Лажечников в автобиографической повести “Беленькие, черненькие, серенькие”. Только дерево у него не дуб, а ... сосна.

“Кто езжал по холодненской (коломенской) дороге, тот не мог не заметить на возвышенной равнине за 20 верст с небольшим от Москвы, несколько вправо от дороги, одинокую сосну, вероятно пережившую целый век. Так как окрестные жители искони хранят к этому дереву особенное благоговение и не запахивают корней его, то оно свободно раздвинуло кругом на несколько сажень свои жилистые сучья, из которых образовалась мохнатая шапка. В тени ее могут укрыться несколько десятков человек. Видно, она стала тяжела старому богатырю, и он кверху несколько согнул под нею свой стан. Это дерево подало Мерзлякову мысль написать известную песню “Среди долины ровныя”.

Двадцать с небольшим верст от Москвы? Да это же в пределах нашего района! Где-то у Томилинской птицефабрики, у Часовни, а может, чуть подальше, около Жилина... Но почему высоченная могучая сосна трансформировалась у Мерзлякова в дуб? Что, горожанин не сумел различить породу? Нет, тут другое. В романсе звучит грусть одинокого мужчины, мечтающего о подруге жизни. Заглянем в конец стихотворения

Ах, скучно одинокому

И дереву расти!

Ах, горько, горько молодцу

Без милой жизнь вести!

Вот и пришлось сосну – слово женского рода – менять на “дуб”, символ мужчины. Иначе получилось бы как у Лермонтова. В его стихотворении “На севере диком стоит одиноко” мечтает о недосягаемой пальме грустящая сосна. Получается, женщина тянется к женщине. Оба слова женского рода. Лесбиянство какое-то. У Генриха Гейне, откуда с немецкого переводил Лермонтов, сосна – мужского рода, пальма – женского. То есть мужчина мечтает о женщине... Невнимательно слушал лекции Мерзлякова о поэзии молодой Лермонтов.

Новиковы дружили с Лажечниковыми. Их имения, Авдотьино и Кривякино, располагались по соседству. Про Авдотьино разговор уже состоялся. Кривякино теперь – город Воскресенск. От него в столицу прямая дорога через Люберцы. Иван Иванович Лажечников (1792 – 1869) проехал по ней еще ребенком. В 1800 году его отец был арестован и отправлен в Московскую тайную канцелярию. Мать подхватила перепуганного восьмилетнего Ваню и кинулась вслед за мужем.

Лажечников рано увлекся преданиями старины. В 14 лет составляет на французском языке описание знаменитого Боровского кургана. Его считают пионером русского исторического романа. Лучшее его произведение – роман “Ледяной дом”.

В другом романе “Последний новик”, действие которого развертывается на грани 17 – 18 веков, его герой, спеша к царевне Софье, опрометью скачет из села Софьино в Москву. И вдруг... Но предоставим слово самому наезднику:

“В теснине Волчьих ворот, поперек дороги, лежит сосна, взъерошившая свои мохнатые сучья и образовавшая из них густой частокол. Ищу в лесу место, где бы мне перебраться на дорогу, как вдруг из-за кустов прямо на меня несколько молодцов с дубинами и топорами...”

Писатель делает примечание к Волчьим ворогам: “Так называется и доныне место в лесу, по Коломенской дороге, в двадцати трех верстах от Москвы. За несколько еще десятков лет оно было заставою разбойников”.

23-я верста от Москвы – это все еще Люберецкий район. Жилинский старожил А.И. Важнов пояснил нам, что Волчьими воротами называлась глухомань между Жилиным и Балятиным (пос. Октябрьский), где торный путь был сжат со всех сторон непроходимым густолесьем и болотными топями. Это было как раз на руку “лесным братьям”. По узким тропам только волку пробежать, пролезть. Возможно, нападали они на лошадей. Неспроста, пожалуй, протекающая у Жилина речка именуется Кобыльей головой – не валялись ли по ее берегам лошадиные черепа – остатки пиршества серых хищников?

Мне говорят, фамилия писателя звучит для нашего уха непривычно, непонятно. Она попорчена аканьем, очистите слово от него и получите Ложечников, то есть мастер по изготовлению деревянных ложек.

Михаил Юрьевич Лермонтов родился в Москве (1814 – 1841), но спустя полгода был увезен своей бабушкой Арсеньевой в усадьбу Тарханы Чембарского уезда ныне Пензенской области. Летом 1819 или 1820 года она привозила его в Москву, и он смотрел в театре оперу “Невидимка”. Осенью 1827 г. Арсеньева вместе с внуком поселилась в Москве.

Учась в университете, Лермонтов слушал лекции А.Ф. Мерзлякова, о чем мы уже говорили. Остается добавить, что Мерзляков также, по настоянию бабушки, давал Мишелю уроки на дому.

В нашем городе Октябрьский проспект – главная магистраль – направляясь в Москву, переходит в Лермонтовский проспект. Возможно выбор названия случаен, но исторически справедлив. Именно этой дорогой поет ездил в Москву и из Москвы.

Восемнадцатилетний провинциал Виссарион Белынский (1811 – 1848) покинул Чембар в 1829 году. В “Журнале моей поездки в Москву и пребывания в оной” путешественник записал:

“Бронницы довольно плохой городишко, однако лучше Чембара... От сего города до Москвы, кажется, 50 верст. Выехав из оного, мы ночевали в одном селе. Поутру, часов в восемь, мы приехали в Москву. Вечером, накануне нашего в нее въезда, за несколько от нее верст, как в тумане, виднелась колокольня Ивана Великого”.

Похоже, что будущий великий критик провел ночь в Люберцах. Отсюда мог он видеть и колокольню, и рано утром, к 8 часам, добраться до сердца России.

Назвав юношу Белынским, мы не оговорились. Его дед служил священником в селении Белынь Пензенской губернии, по местности получил и фамилию. Но внук тяготился духовным своим происхождением и, учась в университете, заменил твердое “ы” на более мягкое “и”: Белинский.

Два населенных пункта – Белинский и Лермонтово – стоят недалеко друг от друга.

Весной 1827 года в подмосковное имение Федора Кокошкина, что в двух-трех верстах к северо-востоку от Люберец, нагрянули гости.

Подмосковная дача называлась Бедрино, славилась старым парком, великолепным озером с плавучими на нем островами и изобилием рыбы.

Кто же был среди гостей?

Алексей Николаевич Верстовский (1799 – 1862) сыскал себе славу главным своим сочинением – оперой “Аскольдова могила”. Сюжет позаимствован из истории Киевской Руси. Либретто написал Н. Загоскин. Опера, поставленная в 1835 году, долго не сходила со сцены. Одну из партий, позже, исполнял Федор Шаляпин.

Верстовский сочинил еще несколько волшебно-романтических опер: “Вадим, или пробуждение двенадцати спящих дев”, “Громобой”, “Пан Твардовский”, “Сон наяву, или Чурова долина”. Но большого успеха они не имели.

Вызывает интерес фамилия композитора. Она уникальна, неповторима, сделана по заказу. Полистайте справочники, вы второй такой не встретите. А разгадка проста. В конце 18 века у генерала Селиверстова от красавицы турчанки родился сын. Барин, недолго думая, изобрел для новорожденного особую фамилию, сверстав ее из собственной, изменив порядок букв. Селиверстов – Верстовский. Каких только фамилий не придумывали тогда внебрачным детям.

Продолжим разговор о литераторах, гостивших в Бедрине. Александр Иванович Писарев (1803 – 1828) – отличный водевилист, составитель популярных искрометных куплетов, остроумных эпиграмм, исполняемых с театральных подмостков, продолжатель устной дворянской поэзии. В. Головин, его современник, глубоко сожалел о ранней смерти Писарева (в 25 лет):

“С грустью вспоминаю я одну из прогулок наших с А.И. Писаревым в красивой шлюпке по зеркальным водам озера, позлаченным закатом солнца... Вдруг Писарев почти импровизирует свои прекрасные “Стихи на Бедринское озеро”:

...Светило дня течет спокойно,

И в океане темноты

Чело усталое скрывает;

В пустынях неба возжигает

Уж ночь светильники свои;

Мой челн над влагою немою

Скользит – и за своей кормою

Влечет покорные струи...

Сижу, задумчив, над кормою

С безмолвной вечера мечтой...

Безвестность влаги подо мною,

Безвестность жизни предо мной!..

Конечно, это не Пушкин. Но из пушкинского окружения. Сколько их, безвестных и малоизвестных, своим поэтическим трудом прокладывало дорогу гениям...

Стихи были посвящены бедринскому владельцу Ф.Ф. Кокошкину и впервые читаны на заседании Общества любителей российской словесности при императорском московском университете 18 марта 1822 года. В примечании сказано: “Бедрино – колония Ф.Ф. Кокошкина в 15 верстах от Москвы”.

Князь Александр Александрович Шаховской (1777 – 1846) – заядлый театрал, драматург, изумительной трудоспособности. Написал более 110 пьес: “Урок кокеткам, или Липецкие воды”. “На любо – не слушай, а лгать – не мешай”, да разве все перечислить! А сколько еще стихотворений, статей, переводов! Напрасно старался. Все его литературные поделки забыты, хотя слог его отличался меткостью, афористичностью. Князю были присущи светская галантность и легкая фривольность, в разговоре он сильно грассировал, проще говоря, картавил. Вот образчик его речи: “Господи! Плости мое соглешение! Она холосая, она будет великой актлисой”. Это он пророчил Анне Потанчиковой.

Но пора представить и гостеприимного хозяина усадьбы колонистов. Федор Федорович Кокошкин (1773 – 1838) пользовался репутацией искусного переводчика, особенно удалась ему комедия Мольера “Мизантроп”. Был знаком со многими литераторами, принимал у себя Пушкина и Грибоедова. Но был уже в опасно пожилом возрасте, чудаковат, мнителен и выспренен. Служа директором московского театра, вывозил в летние месяца артистов в Бедрино и устраивал спектакли под открытым небом, на которые съезжалась московская знать. Был грешен: волочился за молоденькими хористками. До поры до времени ему это сходило. Но одно юное дарование – Аня Потанчикова от него забеременела. Будучи вообще-то человеком честным, он в конце концов женился на ней (в 1834 году) и в растроганных чувствах тут же переименовал Бедрино в Аннино.

Но слишком велика была разница лет. Анечка, вынужденно отторгнутая от дружного театрального коллектива, поселенная в загородном унылом запущенном доме, в обществе скучного мужа-риторика, постоянно бормочущего отрывки из трагедий, да еще потрясенная преждевременной смертью своего первенца, долго не продержалась. Она тосковала, плакала, бесцельно бродила по неухоженному заросшему парку и бросилась, наконец, в темные холодные воды Бедринского озера. Самоубийц хоронят не на кладбище, а где-то у дороги “без церковного пенья, без ладана, без всего, чем могила крепка”. Несчастный супруг не перенес удара судьбы, скончался. Имению вернули прежнее название.

Здесь смертельною тоскою ранена,

Анна бросилась в темный пруд.

Было Бедрино, стало Аннино,

Нынче Бедрином вновь зовут.

Любил бывать в колонии Кокошкина Сергей Тимофеевич Аксаков (1791 – 1859). Много лет отдал он Москве и Подмосковью, жил открыто, широко, хлебосольно. Общее признание получили “аксаковские субботы”, на которых бывали Белинский, Чаадаев, Гоголь... Увлекался охотой, рыболовством. Издал “Записки об уженье”, следом – “Записки ружейного охотника Оренбургской губернии”. Названия не совсем удачны: скучны, прозаичны, напоминают какой-то справочник. Но это удивительные книги – взволнованный поэтический гимн природе, к тому же прекрасная речь, никакой вычурности, ничего лишнего.

Аксаков в “Литературных и житейских воспоминаниях” и подвел черту под пребыванием именитых гостей в Бедрине. Оно ему не сразу понравилось. “Местоположение было довольно плоское и обыкновенное, – записал он, – но огромная полоса воды светлела издали и красила все. Большой деревянный дом стоял на покатом пригорке, недалеко от края озера, весь окруженный зеленью распустившихся лип и берез. Старый и темный парк тянулся вверх по озеру, вдоль дорожки, которая живописно лепилась по самому краю берега”.

Приезжие развлекались, как могли. Писарев с лодки ловил рыбу. Верстовский горевал, что в Бедрине не было фортепьяно и он не может сыграть ту или иную пьеску. “Оригинал” Пущин резался с приятелем в карты. Кокошкин беспрестанно декламировал разные стихи и надоел всем ужасно. Любознательный Аксаков, прихватив с собой слугу-колониста, отправился на разведку и дошел до верховья озера, до впадения в него большого ручья. Это была наша Люберка. Почва под ногами прогибалась. Берега были болотистыми. Отдельные куски, покрытые растительностью, отрывались от берегов, образуя плавучие острова.

После прогулки был обед. Он проходил живо, весело и даже шумно, как вдруг один из доверенных слуг Кокошкина приблизился и торжественно сказал: “Ваше превосходительство! Острова приплыли посмотреть, как вы изволите кушать!”

Все оглянулись и сквозь ветви деревьев увидели подплывшую флотилию островов. Зрелище было изумительным. Шесть островов, пригнанные легким западным ветерком, полукругом тихо подходили к пристани.

Бесхитростное повествование Аксакова о том, как отдыхали господа помещики, приезжая в Бедрино, возмутило публициста Добролюбова.

– Скажите, Бога ради, – восклицал он в статье “Разные сочинения С. Аксакова”, – о, многоученые библиографы, неужто вы сумеете извлечь что-нибудь для история литературы, напр., хотя бы из рассказов о том, как С.Т. Аксаков с Писаревым, Шаховским и Кокошкиным рыбу удили в Бедринском озере?

Уважая полемический задор глашатая революционных идей, критика-демократа, мы все же благодарны Аксакову за вполне любезное и эмоциональное описание Бедринского озера.

В 1831 году, когда Федору Достоевскому (1821 – 1881) было всего 10 лет, родители купили крохотную деревушку Даровое в полуторастах верстах от Москвы в сторону Рязани. Брат писателя А.М. Достоевский вспоминал: “В Даровом провели лето 1832, 33, 34, 35, 36 и 38 годов... Путешествие наше совершалось каждый раз в течение двух суток с лишком. Каждые 30-35 верст мы останавливались на отдых и кормежку лошадей. Вспоминаю станции: Люберцы, Чулково, Бронницы, Ульянино, Коломна, Злобино и Зарайск”.

Вряд ли семейство Достоевских ночевало в Люберцах, но кратковременную остановку делало непременно. Кибитка, по описанию брата, была вместительной, громоздкой, не кибитка, а дом на колесах, двигалась медленно, не спеша. На ночлег располагались засветло. Большая задержка была на заставе, при оформлении документов (однажды Достоевский-отец, забыв дома подорожную, был возвращен с заставы).

Летом 1866 года Федор Михайлович, уже получив известность как писатель, снимал дачу в Люблино, совершал ближние и дальние пешеходные прогулки, доходил до Кузьминок и Николо-Угрешского монастыря, а также и до Люберец.

В пожилом возрасте Достоевский снова вспомнил о Даровом.

“За последние годы Федор Михайлович много раз выражал сожаление, что ему никак не удается побывать в Даровом”, – тревожилась его вторая жена Анна Григорьевна. Выбрался туда только в 1877 году, провел там полных два дня, 20 и 21 июля. Первым делом посетил парк, любимый им с детства. Навестил мужиков, своих сверстников. О чем говорил с ними? Нелегко ему было. С Даровым были связаны мучительные воспоминания. Его отец Михаил Андреевич был барин крутой и беспощадный. Доведенные до отчаяния крепостные жестоко с ним расправились. Известие об убийстве отца поразило сына. С ним впервые случился припадок тяжелой болезни, эпилепсии, которой он страдал до конца своих дней.

Писатель собирался еще раз побывать в Даровом. “Он обещал своим детям, – сообщает Анна Григорьевна, – непременно поехать с ними в Даровое... Исполняя это желание мужа... я в 1884 году поехала с детьми в Даровое”.

Вероятно, люберецкими дорогами ездил и Александр Вельтман, поэт, сын шведского дворянина, принявшего русское подданство. На это наталкивает нас его повесть “Муромские леса” (1831 г.). В мрачной пещере, где по сырым стенам развешаны ножи, стальные копья, пращи, кистени, топоры, сгрудились лесные братья. Атаман тасует колоду карт. Широкоскулый молодец запевает разбойничью песню: “Что отдалилась, зоренька ясная...”

Песня превратилась в народную, была очень популярна, особенно в воровских кругах, часто с незначительными переделками, изменениями:

Едут с товарами в путь из Касимова

Муромским лесом купцы…

Вельтман еще памятен тем, что удрученный состоянием российских горе-дорог, пытался изобрести сани необыкновенной конструкции, которым были бы безопасны наши ухабы да рытвины. Он даже сконструировал картонные модели и показывал их в действии. Но дальше демонстрации дело не пошло.

Как хотелось, чтобы и Александр Сергеевич Пушкин был знаком с нашей приветливой стороной-сторонушкой, но нет, не бывал великий поэт у нас, не проезжал. Но его внук Александр Александрович Пушкин с 1897 по 1916 год жил в Бронницах и почти все это время занимал должность председателя Бронницкой земской управы и по долгу службы нередко наведывался в Москву через Люберцы. Наш район граничил с Бронницким уездом.

Люберцы значились селом. А какие вообще-то мы знаем разновидности населенных пунктов? В ответ можно услышать: деревня... Поселок... Город... Вот, пожалуй, и все. Раньше различий было больше. Каждое придавало селению свой неповторимый облик.

Деревня – селение без церкви. У нас это Марусино, Токарево.

Село – обязательно с церковью. Красково, Котельники.

Сельцо – исключительно частновладельческое, с господским домом, часто с копаным прудом или запрудой. Бедрино, Белая Дача.

Пустошь – заброшенная, невозделанная земля, покинутая жителями после войн, набегов, пожаров. Пустошь Петракова, пустошь Колесникова.

Дача – летнее жилье вне города. Дачи Аршеневского, Носова.

Выселок – деревушка неподалеку от главного селения.

Усадьба – господский дом со всеми ухожами, садом, огородом.

Хутор – отдельный дом с ухожами, скотом и землицей. Хутор Мальчики. Пуловский кумысный хутор.

Погост – дома при церкви, жители – семьи священнослужителей.

Монастырь, обитель, пустынь – различного рода иноческие общежития. Николо-Угрешский монастырь.

Мыза – усадьба владельцев завода или фабрики, если они принадлежат лицам податных сословий. Малаховка – купеческая мыза, принадлежавшая братьям Соколовым, владельцам Михневской фабрики.

А теперь все это сведено к одному обобщающему слову – поселок. Люберцы прошли три стадии: деревня – с незапамятных времен, село – с 1632 г., город – с 1925 г.