Газификация дачных участков в
Подмосковье
После смерти Ивана Грязева Назарово-Либерицы
перешли к его брату Мине и сестре Прасковье, которая была замужем за Яковом
Михайловичем Милославским, и, овдовев, осталась с двумя сыновьями – Федором да
Григорием. В 1646 году в селе было 18 крестьянских дворов и 45 душ взрослого
населения. Немало по тем временам.
Мина Грязев во всем подражал и уверенно шел
по стопам старшего брата: был дьяком, служил в разных приказах, был посылаем с
посольством в Персию, и не только. В 1631 году побывал с посольской миссией у
кызылббшей – кочевых тюркских племен, обитавших в полупустынях Малой Азии.
Ничего, живым вернулся. Даже, говорят, привез с собой изумительно нарядную
шапку с 12-ю пурпурными полосками. По такой шапке и племена получили свое
прозвище: кызылббши – красноголовые.
Крутился он и около трона.
В 1648 году, в генваре, в 16 день, была
радость у государя царя и великого князя всея Руси Алексея Михайловича. Изволил
государь жениться на Марье Ильиничне Милославской. При торжественной церемонии
за санями государыни царицы шествовал и дьяк Мина Грязев. Это было почетно. За
праздничным угощением сидели братья Милославские, тоже не лыком шитые, а важные
придворные чины: Федор – окольничий, Григорий – стольник. Присутствовал там уже
знакомый нам боярин Борис Иванович Морозов. Был Федор Прокофьевич Соковнин,
родной брат знаменитой раскольницы боярыни Морозовой, с которой мы скоро
познакомимся.
Мина Грязев почил в бозе в 1661 году. Был он
бездетен, и на нем люберецкая ветвь Грязевых по мужской линии пресеклась. Все
перешло к Милославским.
Братья Милославские, продолжая политику
Грязевых, округляли свои владения. Так, купили у Салманиды, дочери Бориса
Бартенева, деревню, что была раньше пустошью Елманова, а Иванова тож, на речке
на Либерице. Прибрали к рукам пустошь Пулово, урочища на Сосновце, на Полянке,
у Повалушек, на Студенце. Это были мелкие земельные участки. К 1658 году было
всего распахано десять с половиной десятин новоприобретенной земли. Но, как
говорится, с миру по нитке...
Владения Милославских перешагнули речку
Либерку. В переписях 1657 года сказано: “Описана и измерена в Московском уезде
Островецкого стану пустошь Петраково на речке на Либерице, на ней место
дворовое, пашни паханые наездом”. Наезжали, надо полагать, из Люберец.
Постоянно никто там не жил. Так, впервые зафиксирована в документах пустошь
Петракова, которая через столетие заявила о себе как деревня Панки. Но
подробности о ней потом, когда дойдем до 18 века.
Федор Милославский, как когда-то Грязевы,
принимал иностранных послов, выезжал за границу. Государь Алексей Михайлович
лично благословил его на дальнюю поездку к персидскому шаху Аббасу II и повелел
вручить тому необычный подарок – музыкальный инструмент. В описании говорилось:
органы большие, в дереве черном, немецком, с резью, о трех голосах, четвертый
голос заводной, самоигранный, а в них 13 ящиков, а на ящиках и органах 38
травок позолоченных.
Путешествие Милославского длилось не так
быстро, самолеты тогда не летали. Только через два с половиной года, осенью
1664 года, узрел он родные пенаты, Москву и Люберцы, припал к домашнему очагу.
Но триумф был полный. Шах Аббас, прельщенный дорогим презентом, расщедрился и
дал разрешение русским купцам беспошлинно торговать на всех принадлежащих ему
землях.
По всей вероятности первым отошел в мир иной
Григорий Милославский, поскольку в документах на приобретение земель стал
фигурировать не он, а его дочери (имена не названы). А потом поступило
сообщение, что в 1674 году, после смерти Федора Милославского, его вотчина
Назарово-Либерицы была куплена Приказом тайных дел. О том и надлежащая бумага
сохранилась:
“Купчая из Поместного приказу в Приказ Тайных
Дел на вотчину окольничего Федора Яковлевича да брата его стольника Григория
Милославских, 7182 года (в переводе на наш календарь, 1674-го), мая в 24 день,
за приписью дьяка Андреяна Яковлева, в Московским уезде, в Островецком стану,
на село Назарово, Либерицы тож, с сельцом, и с деревнями, и с пустошьми… дано
из Приказу Новые Чети за ту вотчину 3000 рублев, в том числе 2000 рублев на
помин в Знаменской монастырь, а достальные – пленным на окуп”.
Помянули братьев Милославских, помолились,
попрощались и поклонились в ноги новому повелителю – самому государю Алексею
Михайловичу. Приказ Тайных Дел был создан им еще в 1654 году. Назначение его
прозрачно: скрытно за всеми следить, тайно, без огласки вершить. Это как НКВД
при Сталине. Люберчане оказались в опасной близости к органам сыска и
подавления. К счастью, царь уже угомонился, полвека почти за спиной, и под
старость захотел отдохнуть от ратных дел, недаром прозвали его “Тишайшим”.
Послушный его воле Тайный приказ постепенно стал переходить от карательных функций
к хозяйственным, обеспечивать безбедное существование царской семьи, в какой-то
мере подменяя Приказ Большого Дворца. Всеми делами руководил лично Государь.
10 октября 1673 года велено было в Псковском
уезде отмежевать от помещиковых и вотчинниковых земель села со всякими
угодьями, взятые на него, на Великого Государя: село Котельники с приселками и
с деревнями и с пустошьми, которые принадлежали стольнику Ивану
Глебову-Морозову, сыну раскольницы боярыни Морозовой; деревню Алчево, взятую у
стольника Алексея Соковнина, родного брата той же раскольницы Морозовой;
деревню Анкудиново на Москве-реке, что была Симонова монастыря; село
Петровское, которое ведомо было во Дворце; село Мячково, деревню Усадище. Как
уже упоминалось, в 1674 году к ним присоединились и Либерицы.
Центральную усадьбу Алексей Михайлович
устроил не в Люберцах и не в Котельниках, а в Анкудинове. Выбор пал, видимо, по
нескольким причинам. Во-первых, деревня приютилась у подножия горы на большой
судоходной реке и была удобной для причаливания судов. Во-вторых, почти рядом,
с западной стороны, возвышались главы старинного Николо-Угрешского монастыря,
на юго-востоке привольно раскинулось богатое село Петровское, а за
Москвой-рекой, на противоположном берегу, в голубой дымке пряталось дворцовое село
Остров. Соседи приветливые, благочестивые, нешумные. А государь шума не любил,
был богомолен и святую обитель посещал неоднократно, о чем мы еще скажем. Вот
только название Анкудиново пришлось ему не по душе, изменил на Соколово.
По описи от 1 февраля 1676 года в селе
Соколове доживали век прежние государевы хоромы. Они состояли из двух
бревенчатых “белых” изб, соединенных между собой просторными сенями. “Белыми”
их нарекли потому, что печи в них были с трубой, по которой дым вырывался
наружу, в отличие от большинства крестьянских “курных” изб, где труба не
полагалась, топили “по-черному”, дым курился, расстилался по всему помещению,
ел глаза, коптил стены и потолок. В своих странствиях по России в метель и
непогоду Пушкин мечтал иногда даже и о таких “курных” избах. “Ни огня, ни
черной хаты”, – сокрушался поэт, оглядывая бесконечную зимнюю дорогу.
Но в Соколове, на самом бугру, уже
возводились новые хоромы: четыре живья под одной крышей да отдельно стоящая
“белая” избушка. Но все недостроенное. Через ручей, впадающий в озеро
Анкудиново, пролегала каменная плотина, тоже незавершенная.
Поражали горы завезенных строительных
материалов. 69 пудов железных изделий, 500 заготовок дикого камня внушительных
размеров, 105 лещедей (плиточный камень), более полутысячи бревен нешуточной
длины от 4 до 6 саженей (в каждой сажени – два с лишним метра, вот и считайте),
8 тысяч мелкого заборного леса – жердей. Куда столько? Видимо, серьезно взялся
царь-строитель за возведение своей летней загородной резиденции. Задумка была
эпохальная.
Во всем чувствовался размах, достаток. На
Соколовском дворе содержалось 168 лошадей разных пород и, что особо выделено,
16 коней ногайских. Было два десятка коров и столько же бычков и телят, 44
овцы. Дальше по мелочи: 5 взрослых свиней да 5 поросят, 50 гусей домашних и 18
диких, 54 утки и селезней, 10 куриц обыкновенных и 20 индейских.
Были солидные запасы пшеницы, ржи, ячменя,
проса, круп овсяных, гороха, словно собирался государь переждать тут длительную
осаду. Было и питие, и в немалом количестве. Для ежедневного потребления 40
ведер вина расхожего, 30 ведер пива да 50 ведер меду – крепкого хмельного
напитка, часто упоминаемого в былинах и присказках, известных нам с детства: “Я
там был, мед и пиво пил, по усам текло, в рот не попало, на душе пьяно и сытно
стало”. Да заготовлено было впрок, на пять-шесть лет вперед, немало бочек пива
и меду: и обычного, и вишневого, и тернового, и меду-сырца.
Нашлось чем и закусить: 5 кадей огурцов, по
три тысячи в кади, да еще семь кадей огурцов расхожих, да 13 кадей капусты
белой. Было и из чего выпить: 4 ендовы (широкая винная чаша с рыльцем), 5 чашек
медвяных, чарка двойная, 9 кружек передаточных… Пей, не хочу! В реке и прудах
водилась рыба: лещи, стерляди, щуки, язи, окуни, лини, караси, судаки.
“Тишайший” боготворил Соколово, берег как
зеницу ока. Интересовался, как подвигается строительство. В кратких
записках-посланиях управляющему вопрошал:
– Из Либерец бревна к хоромному делу начали
ли возить?
На что управляющий ответствовал:
– Не возят, и тот лес к хоромному делу не
годится, а за провоз просят по 10 алтын с бревна...
Хозяйственные заботы – заботами, все шло
своей чередой, но государь не прочь был и отдохнуть, порезвиться. Очень любил
соколиную охоту. Не оттого ли перекрестил Анкудиново в Соколово? На царских
дворах вскармливались и обучались три с лишний тысячи соколов, кречетов и
других охотничьих птиц, за которыми ухаживали 200 служителей. Непримирим был к
волчьим стаям, преследовал их, устрашал облавами, но и держал в заповеднике.
Начал огораживать для них специальный Волчий двор, видимо, у горы Волкуши, или,
по-иному, Волчихи. Но не успел огородить. В расходных книгах встречаются
убедительные записи, датированные концом 1675 года.
1 ноября. Дано в село Соколово кормовых денег
39 рублей с полтиною плотникам, которые у хоромного строенья и у строенья
Волчья двора.
9 ноября. Пять тысяч бревен заборных взяты в
Соколове к Волчью двору.
13 декабря. В Соколово стольнику Юрию
Долгинскому на дачу плотникам за строенье Волчья двора – 46 рублей.
Алексей Михайлович, единственный из
российских самодержцев, брал на охотничьи вылазки свою супругу, чем немало
удивлял гостей. А вот его 14-й по счету ребенок, Петр I, терпеть не мог
соколиной охоты.
Государь надеялся прочно и надолго
обосноваться в новой резиденции. Спешил, хлопотал, строил. Но не рассчитал сил.
Смерть уже заглядывала в очи. 29 января 1676 года обрел вечное упокоение. Все
пошло прахом. Сменивший его на троне 15-летний родной сын Федор распустил
Приказ Тайных Дел, входившие в него селения частью передал в Приказ Большого
Дворца, частью раздал приближенным людям. Либерицы достались Ивану Михайловичу
Милославскому.
Недостроенное, лишенное могущественной опоры
Соколово захирело, сошло с политической арены. Нынче единственной памятью о нем
осталась Соколова гора, что возвышается над москворецкой поймой между городами
Дзержинским и Лыткарино.
Никак нельзя обойти в нашем повествовании
Николо-Угрешский монастырь. По преданию он был основан в 1380 году Дмитрием
Донским после победы на Куликовом поле в сражении против мамаевских орд. Первые
сто лет о нем не было никаких известий. Благодать осенила святую обитель в 17
веке, когда в ее соборную церковь стали сходиться на богомолье государи со
своей многочисленной свитой и само собой для удобства были построены Государевы
палаты и Патриаршие кельи.
Начало прославленным “Угрешинским походам”
положил первый царь из династии Романовых Михаил Федорович, посетивший
монастырь 5 мая 1614 года, затем 9 мая 1616-го. С ним прибыли бояре,
окольничие, стольники, вся знать, был среди них и князь Пожарский, великий наш
соотечественник – памятник ему и Кузьме Минину открыт в Москве на Красной
площади.
Не забывал Михаил Федорович дорогу в Угрешу и
в дальнейшем своем царствовании. А что? Всего каких-то 15 верст от московских
застав, один пеший переход. Иногда садились и в экипажи. В 1623 году царская
кавалькада, проехав полпути, остановилась в Граворонах, где и заночевала в
раскинутых шатрах. Затем такие остановки вошли в регламент. Всего, по подсчетам
историков, государь навестил угрешинских отшельников девять раз, последний – в
1634 году.
Набожный Алексей Михайлович, царь-непоседа,
увеличил число посещений Угреши по сравнению с отцом до тринадцати. В
дневальных записках за 1657 год значится:
“Мая в 8-й день, в пяток (в пятницу)... ходил
государь праздновать Чудотворцу Николе в Угрешской монастырь. И дорогою идучи
на Коломенских полях тешился. В монастырь пришел в 13-м часу дни. А стоял
государь за монастырем в своих царских шатрах. И в тот день после обеда и до вечера
шел дождик невелик с перемешкою, а в ночи было холодно”.
Государь приезжал в монастырь как на
праздник, в дорогих нарядах, торжественно, чувствовал себя, как дома, заходил в
трапезную, сам ел и угощал братию. И только 9 мая 1669 года он появился вместе
со своим сыном, царевичем Федором Алексеевичем в смирном (траурном) платье в
связи со смертью царицы Марии Ильиничны.
В остатний раз, 14 мая 1675 года, он приехал
в карете, в которую было впряжено шесть гнедых лошадей. За ним следовал целый
обоз: везли провиант, выходную одежду, постельное белье. Ехали ключники,
чарочники, стряпчие, огромная сила. Надолго застрял “Тишайший” в монастырских
покоях. Только 19 мая в седьмом часу вечера вернулся в Москву. Его визит был
прощальным, жить ему оставалось менее года.
Но однажды заставил государя побывать в
Угреше совсем не богомольный настрой. В своих сочинениях протопоп Аввакум
вспоминает об одном несостоявшемся свидании с царем. Происходило это в
Николо-Угрешском монастыре. Аввакум, бедняга, был заточен в смрадной каменной
палате с низким сводом и мощными железными запорами. К приезду царской особы
готовились. Даже дорожка к надежно охраняемой темнице была расчищена
и посыпана песком. Алексей Михайлович тихо подошел к дверям, за которыми был
опасный затворник, постоял, походил вокруг да около, повздыхал, поохал, но так
и не переступил порога, молча удалился. Слишком на разных полюсах находились
они, бывшие друзья, нынче кровные враги, и не могло быть между ними согласия.
Для царя монастырь был средоточием благочиния, для мятежного протопопа –
тюрьмой.
Что же требовалось царю-батюшке от своего
супротивника? Только одного – примирения и смирения.
Простой сельский священнослужитель Аввакум
карьеру сделал головокружительную. В 23 года он был поставлен в попы, в 31 год
стал протопопом. Переехал в Москву, был щедро обласкан молодым государем
Алексеем Михайловичем. Но все перечеркнула роковая церковная реформа патриарха
Никона, кстати аввакумова земляка. Были подвергнуты значительной правке прежние
богослужебные книги, изменены некоторые традиционные обряды. Например,
креститься обязали не двумя перстами, а тремя.
Нововведение не всем пришлось по нраву.
Произошел церковный раскол. Поклонников старой веры возглавил протопоп Аввакум.
Его гневно-обличительные проповеди будоражили разночинцев и крестьян. Сколько
ни уговаривали его власти, он стоял на своем. В ответ пошли репрессии: был
сослан с семьей в Сибирь, сжалились, возвратили, а он пуще прежнего, снова
сослали, еще раз возвратили, но так и не покорился. Царь пришел в отчаяние. В
1666 году церковный собор лишил Аввакума священного сана и предал анафеме
(проклятию), а Аввакум в отместку проклял Собор. Ему остригли бороду и заточили
в Николо-Угрешский монастырь. С его сподвижниками поступили более люто:
вырезали по самый корень языки, чтобы не хулили реформы Никона, и отрубили по
четыре пальца на правой руке, чтобы не крестились двоеперстием.
По странному стечению обстоятельств, в тот
день, когда проводилась экзекуция, снизошло на Россию солнечное затмение, что
Аввакум, достаточно суеверный, воспринял как знамение выше и еще более
укрепился в своей вере.
“Затмение солнцу было, – припоминал Аввакум,
– в Петров пост, в пяток (в пятницу), в час шестый, тьма бысть, солнце померче,
луна от запада же подтекала, гнев Божий являя. Протопопа Аввакума (он говорил
иногда о себе в третьем лице), бедного горемыку, в то время с прочими в
соборной церкви власти остригли и на Угреше в темницу, проклинав, бросили”.
Дьякон Федор, тоже осужденный Собором,
говорил: “На Угрешу привезли в восьмом часу… И как привезли к монастырю, взяли
отца Аввакума два стрельца под руки, обвили голову ему епанчей (широким плащом)
и повели в монастырь боковыми воротами, что от рощи”.
“У Николы на Угреше сижу в темной полате,
весь обран и пояс снят, – горестно восклицал он в своем первом письме из
Угрешинского застенка, – иногда есть дают хлеб, а иногда и щи”. 17 недель
провел он там в заточении. Тогда-то и приметили царя, стоявшего у дверей
каземата, но не решившегося войти.
Страдая от голода и мрака в тесной одиночке,
арестант ухитрялся писать обугленной лучиной гневные послания, переправлять их
на волю, где они охотно переписывались, зачитывались до дыр. Росло число
поклонников несгибаемого протопопа. Не оттого ли в соседних с Угрешей селениях
даже спустя два столетия многие крестьяне и разночинцы исповедовали
старообрядство. В 1873 году в Гремячеве было староверов 40 мужчин и 63 женщины.
В Токареве еще больше – соответственно 112 и 132 и даже в отдаленных Люберцах –
32 мужчины и 40 женщин. И в наше время староверы живут в Михайловской слободе.
В конце концов несдавшийся Аввакум был сожжен
заживо 14 апреля 1682 года в Пустозерске.
В российскую историю Аввакум вошел не только
как яркий представитель раскола, но и как выдающийся самобытный писатель. Его
автобиографическое “Житие” – ценный памятник древнерусской литературы. Оно
переведено на многие европейские языки. Им зачитывались Лев Толстой,
Достоевский, Лесков, Бунин, Мамин-Сибиряк, Горький. Огнепальному протопопу
посвящены статьи, исследования, поэмы.
В представлении многих жизненные пути
протопопа Аввакума и боярыни Морозовой тесно переплелись. Это действительно
так. Девичья фамилия знаменитой раскольницы – Соковнина. Исстари их владения
лежали в нашей местности на берегах Москвы-реки. Даже в середине 19 века в
хозяйственных документах о Лыткарине фигурировал Соковнинский луг. Еще раньше,
при межевании 1767 года, говорилось о каком-то Бояринском луге, принадлежавшем
сельцу Лыткарину. Нетрудно догадаться, что это одно и то же и что лугом владел
Соковнин, он же боярин. В его же собственности была скромная деревушка Алчево,
от которой как память остался в Лыткарине Лычев овраг.
Согласно родословным книгам, которые, увы,
частенько врут, как сводки о погоде, Соковнины припутешествовали к нам с
запада. Будто бы барон Иоганн фон Икскюль покинул свою родину, Ливонию, дабы
усердно служить Ивану Грозному, принял православную веру и наречен Федором
Ивановичем. Его сын получил прозвище “Соковня”, возможно, по круглом и
масляному, как блин, лицу (соковеня – блины, соковник – лепешка). Правнук
Прокофий, или Прокопий, был допущен ко двору и даже в 1648 году на свадьбе царя
Алексея Михайловича и Марьи Ильиничны Милославской неотступно следовал за ними
“для сбережения” – телохранителем. Между прочим, он был в каком-то родстве с
царицей.
Прокопий почил в бозе в 1662 году, оставив
двух сыновей и столько же дочерей, не предполагая даже, сколько несчастий
обрушится на их головы.
Самой горемычной, пожалуй, была Феодосия.
Сначала ничто не предвещало ей скорых бед. Семнадцати лет вышла замуж за боярина
Глеба Ивановича Морозова, брат которого Борис Иванович возглавлял российское
правительство. Богатства и власти хоть отбавляй. В частности, Морозовым
принадлежало село Котельники. Молодая супружница вела независимый,
легкомысленный, экстравагантный образ жизни. Могла блеснуть роскошными
нарядами, с шиком прокатиться по кривым московским улочкам на тройке в
позолоченной карете. Любила попивать медок. Но всему свое время.
Родила сына Ивана. Рано скончался муж. Каково
в 30 лет остаться вдовушкой? Все заботы легли на нее. Начались перепады
настроения, нервные срывы. Преследовали зловещие сны. Обратилась к религии, к
внешним ее атрибутам. Не к тем, которые насажал Никон, а к старым, отвергнутым,
поруганным. Неизбежен стал ее приход к поучениям Аввакума. На известной картине
художника Василия Сурикова “Боярыня Морозова” мы видим ее поднявшую
демонстративно вверх два пальца – символ староверцев.
Феодосия превратила свой барский дом в приют
для монашек, юродивых и просто нищих. Не гнушалась омывать раны прокаженным,
ела с ними из одной посуды, довольствовалась самой неприхотливой пищей.
Одевалась в рубище, носила на голом теле жесткую власяницу. В религиозном
экстазе доходила до крайностей. Молилась до изнеможения. Привлекла к
старообрядчеству свою сестру Евдокию, бывшую замужем за князем Урусовым.
Скрывала в своих покоях посланников неистового протопопа, распространяла его
грамоты. Говорят, подкупив стражу, даже навещала его в темной и сырой каморке
Николо-Угрешского монастыря. В 1670 году тайно постриглась в монахини под
именем Феодоры. Царь с великим неудовольствием смотрел на ее раскольничьи
увлечения. Ждал повода для расправы.
И этот день наступил. Умерла ее постоянная
заступница царица Марья Ильинична. 22 января 1671 года государь сочетался
вторым браком с Натальей Кирилловной Нарышкиной, будущей матерью Петра I.
Феодосье Морозовой как царской родственнице надлежало непременно присутствовать
на свадебном обряде. Но гордячка отказалась. Значение Милославских все более
умалялось, клан Нарышкиных торжествовал.
В ночь на 16 ноября 1671 года Морозова была
арестована. Вместе с ней была закована в железа и ее сестра Евдокия. Начались
мытарства двух пленниц.
Протопоп Аввакум, тоже скитаясь по застенкам,
в своих посланиях старался поддержать дух мученицы. Он и преклонялся перед ее
мужеством, и любил, и укорял, и наставлял одновременно, иногда горько ей
выговаривая:
“Ты, бытто патриарх, указываешь мне, как вас,
детей духовных, управляти ко царству небесному. Ох, увы, горе! бедная, бедная
моя духовная власть! Уж мне баба указывает, как мне пасти Христово стадо! Сама
вся в грязи, а иных очищает; сама слепа, а зрячим путь указывает! Образумься!
Ведь ты не ведаешь, что клусишь (чудишь)”.
В другом послании снова упрек: “Да переставай
ты и медок попивать. Нам иногда случается и воды в честь, но живем же. Али ты
нас тем лучше, что боярыня?.. Мне мнится, что обленилась ты на ночную молитву”.
Узнав, что Морозова схвачена, он в крайнем
отчаянии призывает: “Свет моя, еще ли ты дышишь? Друг мой сердечной, еще ли ты
дышишь, или сожгли, или удавили тебя… Чадо церковное, чадо мое драгое. Феодосья
Прокопьевна! Повещай мне, старцу грешну, един глагол: жива ли ты?”
А что Морозова и ее сестра? После тяжких
пыток и истязаний обе они были уморены голодом в земляной тюрьме в Боровске,
Евдокия – 11 сентября 1675 года, а в ночь с 1 на 2 ноября – Феодосия.
Но этим не кончилось. Сын Феодосьи Иван от
великой печали занемог и умер в возрасте около 20 лет. Аввакум писал, что его
отравили. Все его вотчины, конские табуны, золото, серебро и драгоценные камни
розданы боярам или проданы, село Котельниково принято в Приказ Тайных Дел.
Разгневанный Алексей Михайлович не пощадил и братьев непокорной раскольницы.
Федор был выслан подальше от Москвы, в Чугуев. У Алексея было конфисковано все
имущество и его отослали в Рыбное. Позднее, при Петре I, он кончил жизнь
на плахе.
Итак, Приказ Тайных Дел был распущен, Люберцы
отданы боярину Ивану Михайловичу Милославскому. По описи, проведенной в 1676
году, после смерти царя Алексея Михайловича, в селе числилось 10 крестьянских
дворов, в них 31 житель, да был двор вотчинников, да двор боярский, да… две
церкви. Надо же! Повторим еще раз – две!
Об одной, возведенной в 1632 году в честь
Преображения Господня, рассказывалось выше. Большевики разрушили ее. Но эта,
Казанской Божией Матери, была сооружена пораньше, до 1627 года, на пустоши
Микулиной, ставшей потом сельцом. Видимо, небольшие размеры сделали ее мало
заметной и она затерялась среди более просторных хором. Ее объехали стороной,
не разглядев. Поэтому она и уцелела. На первый взгляд она напоминает по своей
красоте и архитектуре деревянную церквушку, что пристроилась на берегу Белого
озера в поселке Косино. Съездите, посмотрите.
Характерно, что при досмотре 1688 года писцы
пишут “сей церкви и церковной земли не наехали, потому что никто не указал”.
Священник Скворцов в своем научном
исследовании “Уничтоженные в Московском уезде церкви”, издания 1902 года,
делает предположение, что эти два храма находились в разных точках селения, в
некотором отдалении друг от друга. Это соответствует схеме расположения русской
армии в Люберцах после отступления из Москвы в сентябре 1812 года, на которой
условными топографическими знаками (крестиками) показаны две церкви. Одна там,
где ныне Дворец культуры, вторая – за линией железной дороги, примерно, где
памятник Ухтомскому.
Это еще раз подтверждает, что наши старинные
Люберцы были составлены, скомпонованы из двух первоначально самостоятельных
частей, Назарово и Либерицы, разделенных, возможно, большой проезжей дорогой.
Даже церкви были разные.
Скворцов добавляет также, что издавна
известна в Люберцах деревянная часовня – не там ли печаловалась о прихожанах
церковь Казанской Божией Матери? На Руси был обычай устанавливать на церковных
руинах, обычно над бывшим престолом, молитвенный домик без алтаря – часовню.
На картинах художников, изобразивших расстрел
машиниста Ухтомского с товарищами в декабре 1905 года, приговоренные стояли
перед небольшой часовенкой. Не той ли самой?
Еще раз обратимся к названию сельца Микулино,
в котором и была искомая церковь. Не был ли тот Микула выходцем с западных
земель? Взаимозамену начальных букв “М” и “Н” ненароком выразительно пояснил
Н.С. Хрущев в своих монологах, наговариваемых в микрофон. Дескать, Сталин
мог шутя ткнуть его пальцем в живот и обратиться к нему по-свойски: Микита, а
не Никита. “Когда он был в хорошем расположении духа, то он всегда называл меня
по-украински: Микита”.
Так что не исключено, что в сельце Микулино
жили переселенцы с запада и была у них церковь Казанской Божией Матери.
Впрочем, в мире столько странного, неясного,
необъясненного, что оставляем доразгадывать этот кроссворд будущим люберецким
краеведам. Тем более, что кроссворды теперь в моде.
Но мы не все еще сказали о Милославском. Иван
Михайлович был довольно знатен и богат. В Московском уезде, а также в городах
Ростове, Суздале, Нижнем, на Вологодчине ему принадлежало 694 крестьянских
двора. Кроме Люберец, ему было пожаловано Бедрино, на речке Бедринке. Там
доживала свой век церковь деревянная, ветхая, издавна без пения. Близ кладбища
были поселены четыре двора дворцовых крестьян. Данью церковь не обложена, и
служил в ней наездом поп Матвей Федоров из Котельников.
О дате смерти Милославского порассуждал
историк-краевед Н. Бочаров в газете “Псковский листок” 9 мая 1887 года: “В
Армянском переулке между Мясницкой и Покровской высится красивое здание в
русско-византийском стиле церкви, носящей название Николы в Столпах. Она была
приходского церковью ближайших родственников первой супруги царя Алексея
Михайловича Марии Ильиничны из рода Милославских... На камне, покрывавшем
могилу Ивана Михайловича Милославского, означен год кончины его 7198, т.е.
1680, месяца апреля, 4. Это племянник царицы Марии Ильиничны Милославской, враг
Нарышкиных и Матвеевых, понесший загробную казнь в здешнем мире за участие в
первом стрелецком бунте”.
В ту газетную заметку внесем небольшую
поправку. Бочаров плохо разглядел последнюю цифру на камне, она сильно сбилась.
Не 7198, а 7193, что в переводе на наше летоисчисление и даст истинный год
смерти Милославского – 1685-й.
Но что это за посмертная казнь Милославского?
Судьба люберецкого владельца чрезвычайно
драматична. В мае 1682 года в Москве вспыхнуло мощное стрелецкое восстание
(“хованщина”), вдохновителем и организатором которого был наш Иван
Милославский. Оно было направлено против 10-летнего Петра I, возведенного на
престол в обход своего старшего сводного брата Ивана и против всех его
родственников по материнской линии – Нарышкиных. Стрельцы ворвались в Кремль и
юный царь пережил несколько страшных часов – не потому ли он стал потом одержим
бешеными припадками?
Петр сторицей отомстил через 15 лет, когда
был открыт противоправительственный заговор Цыклера и его участники, корчась на
дбе, обезумев от боли, заговорили о Милославском. В неистовой злобе царь, глумясь,
повелел выкопать его гроб и на свиньях доставить в Преображенское под помост,
на котором палачи рубили головы осужденным. Кровь ручьями стекала на прах
Милославского. Тогда мученически погиб и родной брат раскольницы Морозовой
Алексей. И многие другие. Тут в самую пору воскликнуть: О времена, о нравы!..
Если бы не было более тяжких надругательств над живыми и мертвыми в
коммунистические времена в России.
Расправа над мертвецом надолго сохранилась в
памяти народной и дошла до наших дней.