домой, в Люберцы

   Старинные фотографии

   Песни Михаила Щербакова

graniteleft   Реп в Люберцах

graniteleft   Клуб Константа

graniteleft   Газификация дачных участков в Подмосковье

   Оглавление

 

TopList

 

Распад “дворянских гнезд”

Весной 1869 года поползли слухи, что с 10 мая в Московском уезде будут переписывать население. И не только коренных жителей, но и временно проживающих, даже дачников.

Перепись заняла около недели. В Люберцах насчитали 69 домов, из них 8 каменных, 209 мужчин и 237 женщин. Было 6 торговых лавок, 2 питейных дома, 2 трактира, харчевня и 4 постоялых двора.

В соседних Панках населения было даже больше: 279 мужчин и 350 женщин, торговали 3 лавки, 2 питейных дома, 3 трактира. И было обилие постоялых дворов, что объясняется наличием в Панках заставы, где проверялись и учитывались все товары, ввозимые в Москву, а значит всегда было скопление лошадей, телег, кибиток.

В Подосинках в 48 дворах проживало 109 мужчин и 143 женщины. Эти три селения и составили потом ядро нашего города.

Перепись показала, что населения в уезде было значительно больше, чем предполагалось. Раньше не принимались в расчет дачники и около 20 тысяч фабрично-заводских рабочих.

Но самое поразительное: некоренных жителей была пятая часть от всего населения.

Поражала и низкая продолжительность жизни мужчин – в среднем 16 лет! Представительницы женского пола жили подольше. Смерть лютовала дважды в году: в апреле уносила в могилу взрослых, а в июле-августе – младенцев. Они умирали косяками от поноса. Среди другие болезней свирепствовали простудная горячка, воспаление легких, лихорадка, желтуха, тиф, острый и хронический ревматизм. За пятилетие 1869 – 1873 годов в Люберцах, Панках и Подосинках родилось 365 малышей. 137 из них не прожили и года. Лечить их было негде и некому, больниц и поликлиник не было, знахари, ворожеи, чернокнижники не в счет.

К пожилым людям было свое отношение.

“я уважаю строго

Всех стариков, а их теперь так много...”, –

писал, несколько бравируя, молодой Лермонтов.

В 1815 году в Царскосельский лицей пожаловал маститый поэт, метр Гаврила Державин. Единственное, что усладило его слух, это стихи юного Пушкина. Александр Сергеевич вспоминал:

Старик Державин нас заметил

И, в гроб сходя, благословил.

Гавриле Романовичу было тогда 72 года. Что и говорить, солидный возраст. Хотя и не сравнить с первыми обитателями земного рая. Говорят, Адам дожил до 930 лет, его сыновья малость меньше, но тоже за 900.

А чего было не жить Адаму? Воевать не воевал, разве что с супругой. Под чернобыльским небом не облучался. По очередям за колбасой не маялся. “Волги” не имел, марихуану не курил. С ворами в законе не общался. Да и чего с него, с полуголого, взять? Живи да живи, старче!

Но не то что до адамовых лет, до державинских доживали не все.

Большая советская энциклопедия заявляет оптимистично: “Стариками следует считать людей в возрасте 75-90 лет”. Это с какой же колокольни? Для XIX века цифра нереальная.

Знаток российского быта Владимир Даль более осторожен: “Старик – человек, поживший уже за полвека”. То есть сразу после пятидесяти зачисляйся в дедушки нянчить внуков.

Историк Ключевский говаривал об ученом И.Н. Болтине: “Можно подивиться умственной бодрости больного старика”. А Болтин умер в 57 лет!

“Княжна гуляла под густой вуалью под руку со стариком, чье имя, конечно, было известно на курорте решительно всем”. “Старик” – император Александр II, которому в разгар его любовного романа с красавицей Катей Долгорукой было 55-56 лет и который был здоров, как бык. Понадобилась бомба, брошенная народовольцем в марте 1881 года, чтобы отправить царствующую особу на тот свет.

Стариками, по привычке, продолжали называть и тех, кто, родившись в 19 веке, частично захватывал и 20-й. Эмигрантка Е. Погорелова ворчала: “К 1918 году Брюсов (было ему тогда 46 лет) сильно изменился в своем внешнем облике. Поседел, исхудал, часто хворал... Целыми часами просиживали вдвоем престарелый поэт и краснощекий бутуз (четырехлетний племянник)”. Ничего себе – престарелый! Это когда нет и положенных пятидесяти.

Близко знавшая Горького Н. Берберова дала его здоровью нелестную оценку: “...Харкает кровью, зубы шатаются, старость, хотя ему только 52 года. Но он человек прошлого века – так ему говорят, – времени, когда в 50 лет наступает старость”.

В унисон этому прозвучали и слова Ленина, сказанные в январе 1917 года, что они, старики, не доживут до начала революции. Старики... Ленину было всего 47 лет. Самое время делать революции.

Люберчане милосердно относились к больным, увечным и просто отжившим свое людям. Вот характерный случай, описанный в газете:

“Бог знает откуда пришел в д. Панки мужчина, лет 32, хворый такой, и просил селян отвести его к священнику, чтобы перед смертью приобщиться тайн.

– Полежи у нас в избе, авось отдышишь, – говорили ему православные.

– Нет, ребятушки, смерть моя подходит, везите меня к попу, – слабым, умоляющим голосом говорил тот.

Отправили его в село Люберцы. Священник исповедывал и приобщил святых тайн больного, который, видимо, ослабевал.

– Откуда ты, милый человек, – спросил у него батюшка.

– Из деревни Глазово Старицкого уезда.

– Как тебя зовут?

– Яковом Григорьевичем, – тихо ответил больной и тут же отдал Богу душу...”

Кто в наше время приютил бы умирающего, предложил полежать, отдохнуть в доме ?

Итак, читатель, хотите верьте, хотите проверьте: стариками в XIX веке становились в 50 лет. Это касается мужиков. О второй, прекрасной половине человечества известно другое: в сорок пять баба ягодка опять.

После падения крепостного права и прокладки железной дороги “дворянские гнезда” пришли в полный упадок. И хотя до революции 17 года было еще далеко, дворян можно было смело включать в Красную книгу, как вырождающихся диковинок.

Вот и господское именье,

Где нет господ с давнишних пор.

В каком ужасном запустенье

Усадьба, дом и барский двор!

Все ставни наглухо закрыты

И плотно досками забиты.

Подгнив, разрушился балкон,

Пообвалилися перила.

А штукатурку всю с колонн

Давно дождями поразмыло.

Исчезли пышные куртины,

Цветов утрачены следы.

Густою плесенью и тиной

Покрылись светлые пруды...

Из старой каменной ограды

Порастаскали кирпичи.

Повсюду ползают лишь гады

Да грустно каркают грачи.

Похоже, стихотворение списано с натуры. Скорее всего, это усадьба Красково. Она принадлежала помещику К.С. Орлову (1850 – 1890). Он чрезмерно увлекался пьяными оргиями и под конец повредился в уме, разорился, все промотал. В 1875 году в “Московских губернских ведомостях” появилось извещение:

“...Назначена при Московском окружном суде 15 сентября с 10 часов утра аукционная продажа недвижимого имущества штабс-капитана Константина Сергеевича Орлова – при селе Краскове, Богородское тож, при речке Пехорке, на Старом Касимовском тракте. Имение то состоит из усадьбы с главным домом и жилыми флигелями, надворными строениями, садом, английским парком, чрез который проходит линия Рязанско-Саратовской железной дороги, речкою Пехоркою, прудами, оранжереями, грунтовым сараем, скотным двором, водяной мельницей о 6 поставах, хлебным амбаром, житницей, земли удобной и неудобной... 547 десятин... Имение оценено в 14.665 рублей”.

Да, когда-то это было райское местечко, а теперь все прахом пошло.

Орлов был не единственным помещиком, не сумевшим приспособиться к пореформенным условиям. Такому же опустошению и забвению подверглась дача Аршеневского (“Белая Дача”), господский дом в Баулино. Вспомним, что и аристократическое Зенино сменило своих владельцев и оказалось в руках невезучей купчихи.

Чудом сохранившиеся барские особняки чувствовали себя горемычными сиротами.

“В четырех верстах от Люберец находится старинная усадьба князей Барятинских, – читаем мы в одном путеводителе. – Она совсем разрушена. В ней сохранился дом екатерининских времен. Небольшой, но изящный, он чувствует себя сиротой в наш век, когда безвкусные дачи с террасами и балконами, как толпа мещан на базаре, криком и гамом отвоевали себе главенство”.

Ах, как сильно разрослись купеческие и мещанские дачи, аляповатые, построенные не по чертежу архитектора, безо всякой выдумки, абы как.

Обычай покидать на лето Москву, выезжать на лоно природы достучался к нам из глубокой древности. Иван Грозный обожал отдыхать на Воробьевых горах, царь Михаил Федорович – в Коломенском. Петр и Екатерина II считали себя как в раю в Люберцах. Загородные дворцы отличались более легкой постройкой, а также вместимостью. Отправляясь за город, вельможи не волокли с собой домашний скарб и обходились малой прислугой – все зимовало там. Дачи были окружены садами и огородами. Яблоки, груши, сливы, вишни, смородина и крыжовник – все свое. Сажали капусту, свеклу, морковь, огурцы, тыквы, дыни, горох, бобы. После Петра I стали возделывать картофель. Ранние овощи выращивали в парниках, в прудах разводили рыбу (в Люберцах, Котельниках).

Середина 19 столетия внесла свои коррективы. Теперь на природу из душного города устремились все: банкиры, фабриканты, чиновники, железнодорожные служащие, преуспевающие ремесленники, адвокаты, писатели, артисты, художники, “золотая молодежь”, авантюристы и вертопрахи.

“Привычка к дачной жизни, – высказала свое резюме газета “Московские ведомости” в мае 1865 года, – делает у нас большие успехи. В местностях, расположенных по железным дорогам, как то: в Химках, Крюкове, Перове, Люберцах теперь уже не совсем легко достать дачу”.

Что же представляли собой сдаваемые горожанам среднего достатка наспех сколоченные дачи? Это пояснил А.К. Соболев в книжке, так и озаглавленной “Подмосковные дачи”:

“В окрестностях Москвы всякая избенка, деревенская светлица, клетушка – все это оклеивается зелененькими шпалерцами, а иногда и просто газетной бумагой, которая к концу лета обыкновенно выучивается дачниками наизусть. Перед оконцами втыкаются в землю две-три тощие березки и дача “с удобствами” готова. Такими дачками изобилуют теперь все деревеньки поблизости Москвы...”.

Бурное расселение горожан на летний отдых, как правильно уловили журналисты, шло в первую очередь вдоль железнодорожных линий. Это и понятно. Дачники нуждались в быстрых и удобных путях сообщения. От Москвы до Раменского все было сплошь застроено скороспелыми дачами. А вот по Гжельской дороге дач почти не было: железная дорога проникла туда только в XX веке.

Постепенно одиночные разрозненные дачи соединялись в целые поселки. Новый бизнес был притягателен. В него включались все слои населения.

“Косино, – поясняла пресса, – более известно как место богомолья нежели дачное жилье. Вполне благоустроенных дач, более или менее приспособленных к требованиям публики, здесь немного, а именно: в старом Косине 14 – бывшего лесного торговца Пулакова, да в новом Косине земляник и штукатур Королев-Шубников в компании на арендованной церковной земле выстроил 12 дач. Остальные дачи – это только слегка приспособленные к дачному житью избы местных крестьян. Их не многим более 30. Крестьянские избы сдаются в лето от 50 и до 100 рублей”.

Основателем дачной Малаховки считают Федора Ивановича Шпигеля (откуда у него русские имя и отчество?). Родился в 1858 году в Змиевом (одна из составных частей Малаховки). Одно время жил в Краскове, только дорогу перейти. Затем снял у англичанина Аллея участок № 1 и поставил первые четыре дачи. Пятая, застроенная в 1886 году, оказалась роковой. Она лишний раз убедила всех в необходимости принятия противопожарных мер: с огнем не шутят. Но лучше почитаем старые газеты за 1886 год:

“8 апреля в 12 часов дня близ полустанка Малаховка сгорела незастрахованная, только что выстроенная дача, принадлежащая г. Шпигель. Причина пожара была спичка, которой хотел закурить трубочку мужичок-конопатчик. Спичка отлетела в сторону и попала в паклю, которая загорелась. Хозяин дачи, плотники и прочие рабочие хотели потушить огонь, но благодаря неимению воды, сделать этого не могли. Дача, стоившая до 4000 рублей, сгорела дотла”.

Так что на вопрос: “С чего начиналась дачная Малаховка?”, смело отвечайте: “С пожара!”. Той весной в поселке уже работал завод Дюрокс и принимала пассажиров небольшая железнодорожная платформа.

В расписании поездов замелькало и Томилино. 9 июля 1896 года корреспондент “Московского листка” порадовал читателей: “Дачная жизнь в Малаховке все больше развивается. На днях в двух верстах от Малаховки устроена новая платформа “Томиловская”, у которой останавливаются поезда железной дороги, так как в этой местности построено до 10 дач, уже снятых в настоящее время, а к будущему году число их еще увеличится”.

Журналист, видимо, был туг на ухо, не расслышал, платформа не Томиловская, а Томилинская, по фамилии крупного дачевладельца, тороватого купца старообрядца Клавдия Николаевича Томилина. Чтобы устроить остановку, ему пришлось пойти на хитрость. Прежде здесь прозябала казарма для путейцев да глухая лесная сторожка. Томилин подговорил торговок соседних деревень носить сюда продукты: молоко, яйца, творог, при случае грибы и ягоды, образовался небольшой летучий рынок, и поезда стали притормаживать, а потом эта минутная стоянка была узаконена.

В 1873 году землю при сельце Фролове (в районе Котельников) приобрел купец и коммерсант Н.И. Носов. Прошло несколько лет, и поднял свои островерхие крыши поселок, именуемый “Дачи Носова”. Владельцы не жалели денег на рекламу:

“Участки земли продаются в вечное владение в получасовом расстоянии от Москвы, по Рязанской ж.д., в имении Носова, в 3 верстах от станции Люберцы в роскошном барском имении, расположенном на высокой сухой живописной местности. В двух верстах от имения Николо-Угрешский монастырь и Москва-река. На границе имения большое село (Котельники), лавки с московскими ценами на продукты. В имении большой ключевой пруд с прекрасной водой, поступающий в общее достояние владельцам участков. На пруду устраиваются общие купальни с отдельными номерами для дачевладельцев. Роскошный фруктовый сад, более 2 тыс. корней, пчельник, оранжереи и питомники. По имению тянется 8 верст цементированных дорожек, аллей.

Лес сосновый и березовый возраста 50 – 70 лет. В вековом парке раскиданы роскошные барские дачи от 4 до 12 комнат громадной величины, фундаментальной стройки и красивой архитектуры, при дачах имеются сады (есть туи, кедровые орехи, пихты) и все службы, как то: конюшни, каретные сараи, погреба и пр., а также хорошая дачная мебель... Все владение обносится решеткою…”

Сдавались дачи и в Перове – 233, в Вешняках – 42, в Зенино – 10, в Краскове – 46... Это был период поголовного помешательства на дачном бизнесе. Ажиотаж продолжался вплоть до 17 года, когда началась реквизиция респектабельных особняков под детские дома, колонии, санатории.

Земская управа увидела в нарождающейся дачной империи новый источник доходов. Дома и дачи в местностях, ближайших к Москве и к станциям железной дороги, стали облагаться налогом, причем сразу за два года, 1867 и 68-й. Спохватились! Летом 1869 года были проверены дачевладельцы в Перове, Кускове, Косине, затребовали сведения из Люблина, Зенина и других селений.

Летние выезды горожан в сельскую местность вызвали появление новой категории мелких воришек – дачных. Так, в ночь на 2 мая 1890 года неизвестные взломали погреб на даче Шумова вблизи Люберец и похитили провизию. В Подосинках из дачи Харитонова было украдено вещей на 327 рублей. Набеги домушников отмечались повсеместно. В наше время дачники тоже кричат “Караул!”

Дачная идиллия оказалась на проверку серой, скучной, однообразной и неинтересной действительностью. Ложная свобода надоеда. Сколько можно загорать на солнышке, составлять букеты луговых цветов, купаться в Люберке или Пехорке? Хорошо, если компанию поддержит очаровательная блондинка, за которой можно приударить:

Я с соседкой милой по даче

По грибы аккуратно хожу –

Ежедневно с большою удачей

Шампиньоны в лесу нахожу.

Легкий флирт поощрялся: не надо было ехать на курорты Кавказа и Крыма.

Он в амурах не знал неудачи

И в любовь поиграть был не прочь.

Приглянулась ему раз на даче

Отставного чиновника дочь.

Но приелись и амурные похождения.

Что еще? Чаепитием увлекались не только в Мытищах (смотрите картину художника Перова), но и в Люберцах и в Кузьминках. Сходились в полдень и в вечерние сумерки у самовара, потягивали с блюдечка дымящийся чаек, красиво оттопырив мизинец. На деревянной веранде пели душещипательные романсы под гитару. Граммофоны еще не вошли в силу: первая пластинка была выпущена в Апрелевке в 1910 году. При случае заводили шашни с прислугою: “У самовара я и моя Маша...”. Перо журналистов и литераторов донесло до нас все “прелести” полумещанского быта.

Понемногу публика посерьезнела, потянулась к культуре. Засветились огоньки летних театров. Печатный орган “Московские ведомости” в 1898 году зафиксировал их победное шествие:

“Дачные театры завелись под Москвой сравнительно недавно, и теперь чуть только где разрастается дачный поселок, как уже устраивается и театр. Иногда это просто балаган с земляным полом, как в Филях, иногда довольно благоустроенное помещение, как в Кусково.

В Малаховке, при станции, самодеятельность мастерских Казанской железной дороги ставила драматические спектакли.

Утешало дачных меломанов и благозвучное церковное пение, кстати приносящее материальную выгоду служителям культа. Это признавала и газета “Московский листок”: “В церкви села Краскова уже семь лет поет в летнее время хор из дачников и дачниц под управлением знатока и любителя церковного пения З.И. Бибикова. Превосходное пение привлекает в сельский храм массу богомольцев, благодаря чему увеличивается и церковный доход”.

Молодежь ясными вечерами устремлялась на танцы под открытым небом. В Малаховке весело топтались на ровной площадке, не выходя из круга, иллюминированного разноцветными стаканчиками и украшенного флагами. В Косино танцплощадка называлась по сходству “Сковородкой”, в других поселках – “Танцулькой”.

Юноши увлекались подвижными играми: лаптой, городками, ножным мячом, то есть футболом. Но настоящим поветрием стала велосипедная езда. О том поведали 24 мая 1869 года “Русские ведомости”:

“В последнее время в некоторых магазинах на Кузнецком мосту получена весьма значительная партия самокатов и велосипедов. Это, как известно, двух- и трехколесные одиночные экипажи, в которых седок может без лошади ехать куда угодно... При хорошем управлении такой самокат может делать по 18 верст в час. Мы слышали, что некоторые дачники, живущие близ шоссе, обзавелись такими экипажами, в которых ездят от заставы к себе на дачу. Простонародье, видевшие эти самокаты, уже обозвало их чертопхайками”.

Московские студенты, совершив пробег на “чертопхайках” по деревням, в своем интервью рассказывали:

“Чем далее от Москвы, тем с большим удивлением глядели на нас. Богомолки, отходя с дороги, сотворяли крестное знамение, твердя: “Господи Иисусе Христе, господи Иисусе Христе!” На нас глядели как на заморских зверей. Все спешили поглазеть на нас”.

Но вскоре чертопхайки прижились, вошли в обиход. Снова воспользуемся периодическими изданиями вековой давности:

“Полустанок Малаховка, находящийся на 28-й версте Московско-Казанской железной дороги, сделался одним из многолюдных дачных мест. Здесь и в расположенном невдалеке селе Краскове насчитывается более трехсот дач... В здешней местности живет масса поклонников велосипедной езды, которые устроили особый циклодром, на котором ежедневно и упражняются в езде. В воскресенье на Малаховском циклодроме состоялась первая велосипедная гонка. Она продолжалась более трех часов и состояла из шести заездов. Дистанция последнего заезда была семь с половиной верст. Первый приз взял один из воспитанников Александровского коммерческого училища, окончивший дистанцию за 14 с половиной минут”. Ха! Сейчас это не рекорд. Но не будем слишком строги к маменькиным сынкам...

В антрактах по циклодрому катались дамы и барышни. Гонка не обошлась без приключений: три юных наездницы хлопнулись на землю...

Дачники как бы организовали в России новое сословие, полуинтеллигентное общество. Они еще не доросли до города, но это уже не глухая деревня. Дачники несли с собой элементы грамотности, культуры, светского лоска. Но они же виноваты и в порче нравов патриархальной сельской общины.

Среди них было немало благородных, образованных, воспитанных мужчин и дам, видных артистов, композиторов, писателей, и просто хороших людей. Так, в Зенино снимали дачи автор первого русского учебника по невропатологии А.Я. Кожевников, академик А.П. Павлов, чья книга “Геологический очерк окрестностей Москвы”, повествующая о каменоломнях Мячкова, Котельников, Лыткарина, выдержала десяток изданий. В Краскове квартировал “король репортеров” Гиляровский, гостил молодой Куприн, рисовали этюды художники братья Коровины... О некоторых из знаменитостей пойдет речь впереди.

По подворной переписи 1869 года грамотных в Люберцах было 34 мужчины и 4 женщины. Но все же, кто их учил? Загадка. Школы-то у нас не было. Правда, земское училище могло открыться еще в 1866 году, но домовитые мужики рассудили по-своему.

– На кой ляд нам общественное училище, – заявили они на сельском сходе. – Захочем обучать своих детей, отдадим их на учение частным лицам.

“Трудно решить, что было причиною таких отзывов, боязнь ли новых сборов или преобладание на сходах малосемейных домохозяев”, – с горечью писал деятель народного образования В. Скалон в журнале “Вестник Европы”.

Отроки состоятельных, зажиточных крестьян и впрямь обучались на дому у местного дьяка и дьячка и – снова неразгаданность! – у какого-то неизвестного интеллигента, который два года снимал в селе квартиру и брал детишек на выучку. Нигилист, не иначе! Второй Базаров из романа Тургенева! В ту пору пользовалось большой популярностью “хождение в народ”.

А поблизости от Люберец картина была отрадней. В Котельниках князь Голицын основал домашнюю школу еще 22 октября 1829 года. Но принимали в нее не всех, исключительно одних мальчиков. Помещик рассудил, что босоногим вахлачкам грамотность ни к чему. В Лыткарине школа дворян Чернышевых известна с 1840 года. Позднее ее перевела в свой господский дом княжна Мария Чернышева, по воспоминаниям некрасивая и неказистая, потому и замуж не вышла, но добрая душой. На уроки ходили из Лыткарина и села Петровского 30 юнцов и две девчушки. Учитель Николай Лебедев получал 10 рублей в месяц. Все эти деревенские “лицеи” находились в прямой зависимости от господской воли, с питомцами особо не церемонились. К ленивым и нерадивым применяли телесные наказания – секли розгами. Не отсюда ли повелась поговорка: боится школьник лозы – пуще грозы.

В 1875-м земство открыло-таки в Люберцах училище, арендовав крестьянскую избу за 175 рублей в год. Не какие-то хоромы, не дворец знаний, всего две комнатушки, но и на том спасибо. По себе знаем, ученье – свет, не ученье – тьма. Училищный дом был расположен в центре селения, около церкви. В том же строении выделили конуру и учителю. Школьники стекались отовсюду: из Люберец, Панков, Подосинок, с хутора Мальчики, пристанционных казарм (в отчете сказано: из железнодорожных будок). Контингент был смешанным: к будущим женихам присоединилась сельские мадонны.

Сразу же обнаружился такой наплыв девиц, что пришлось выделить особо женское училище. Оно было еще более скромным, умещалось в одной, разделенной тоненькой дощатой перегородкой на три части комнате. В этих жалких классах было тесно и шумно, а зимой и холодно, гуляли сквозняки. Квартира учительницы тоже была при школе. За аренду земство платило 125 рублей.

В мужском училище в младшем отделении занималось 19, в среднем – 18 и старшем – 9 ребят. Их родители в основном были из крестьян Московского уезда, пятеро из других уездов, трое – мещане и двое – солдаты.

Содержание училища обходилось земству в 891 рубль. Население в расходах не участвовало (упрямый народ люберчане!). Уроки вели местный диакон Михаил Соколов и окончивший курс учительской семинарии Василий Матросов. Резко ощущался недостаток учебных пособий. Пение и рисование не преподавалось – не было таких талантов у Люберецких педагогов.

Женскому училищу земство выделяло в год 603 рубля. Попечителя не нашлось. Обычно попечитель – скорее почетная должность. Ее предоставляли именитым дворянам, богатым купцам-меценатам, чиновникам в отставке – короче, свадебным генералам. Таковых в Люберцах не оказалось. Но объявились попозже. В 1898 году почетный попечитель С.С. Перфильев торжественно раздал на Рождество девяти малышам по праздничной рубашке, двум франтихам – по нарядному платью.

В младшем отделении женского училища занимались 15 девочек, в среднем – 9 и в старшем – 4. Родители были из крестьян – 23, двое – из мещан и трое – духовного звания. Закон Божий преподавал уже известный нам Михаил Соколов, учительствовала Ольга Иринархова. Преподавательницу пения и рисования так и не сыскали. Не потому ли из наших земляков не вырос ни Илья Репин, ни Людмила Зыкина. Музыкальный слух и художническое чутье надо развивать с младенчества.

В 1884 году мужское училище слилось с женским, но потом снова разделились. И так не раз. Чехарда какая-то, затянувшийся эксперимент. Накануне Великой Отечественной войны люберецкие ромео и джульетты опять учились вместе. Этому свидетель один из авторов книги. А после войны снова ввели раздельное обучение мальчиков и девочек. Второй автор книги кончил мужскую люберецкую школу № 6.

Но мы забежали вперед... К концу XIX века стало ясно, что арендуемое помещение не в состоянии принять всех, число учащихся перевалило за сотню. Панковский крестьянин, кстати и по фамилии Панковский, надо же! – предложил свой каменный дом. Переговоры длились порядочно, но сделка не состоялась, Панковский заломил немыслимую цену. Земская управа приняла долгожданное и единственно правильное решение: строить собственную школу! Новое здание, из трех отдельных небольших корпусов, было возведено на рубеже двух столетий. Их руины можно увидеть и сейчас на высоком берегу бывшего пруда. Они просматриваются с трибун стадиона и еще отчетливей с эстакады на Октябрьском проспекте.

Насколько мы помним себя, занятия всегда начинались с 1 сентября. Но не для всех крестьянских детей. Первый звонок обычно задерживался; ребятишки помогали взрослым убирать урожай. Осенью 1882 года колокольчик прозвенел поздно – 29 сентября. А весной следующего года слишком рано – 29 апреля. Надо было начинать весеннюю страду.

В 1898 году в Люберецкое училище поступила Александра Петровна Рейн (девичья фамилия Сафонова). Она памятна нам по грозным событиям первой русской революции. Но о ней мы расскажем подробнее, когда наша история пересечет границы 20 столетия.

Сайт управляется системой uCoz