Люберцы

Нашей подмосковной полосе вообще везло на иноземцев. О поляках и татарах уже говорилось, но оседали у нас и другие. Ядро аборигенов разжижалось. Делалось это незаметно, в течение десятилетий и столетий.

Не много найдется у нас старожилов, которые могли бы похвалиться: “Мой дед (прапрадед) церковь в Люберцах возводил”. А на вопрос, когда это было, небрежно бросить: “Еще в семнадцатом веке”. Куда-то исчезли аборигены, туземцы, коренные жители. Вымерли, что ли, поголовно, или разбрелись кто куда по российским дорогам? Оставшиеся растворились в общей людской массе, и трудно различить, кто ведет свою родословную от Адама, а кто случайный запоздалый гость.

Может, подскажут фамилии? В архиве найдены стародавние списки. Жили да были в 1738 году в нашем селении Иван Григорьев, Леонтий Максимов, Корней Степанов, вдова Авдотья Петрова и другие. Но не ищите их потомков по современным паспортам: в 18 веке у крестьян еще не было фамилий. А Григорьев, Максимов, Петрова – это имена их отцов, это отчества. Дети Ивана Григорьева уже писались Ивановыми, Корнея Степанова – Корнеевыми, а внуки носили новые отчества.

В 1623-24 гг. в Люберцах было всего 9 дворов и не более ста, по всей вероятности, жителей. Через три столетия, в 1925 году, когда Люберцы приобрели статус города, – пять тысяч, в 1989 году, по последней проведенной переписи – 165 тысяч. Откуда столько? Понятно, естественным приростом такой феномен не объяснишь. Будь ты хоть дважды мать-героиня, рожай каждый год по ребенку, а то и больше, все равно столько не насчитаешь. Почти геометрическая прогрессия.

Не трудно догадаться, что Люберцы сильно прибавили в населении за счет иногородних, пришлых, приезжих, лимитчиков и других охотников до перемены мест. С каких сторон они прибыли? Что им не сиделось дома? За объяснением оглянемся на нашу старушку Москву, к которой мы по-сыновьему прижались одним боком. Что происходило в столице, то повторялось и у нас, только в меньших размерах. По сведениям за 1902 год, москвичи, родившиеся не в Москве, то есть приезжие, составляли ... более двух третей всех жителей! Вот такая статистика.

Понаехали они, эти самые немосквичи, из глубинки: из Московской губернии – 215 тысяч, из Тульской и Рязанской – по 100 тысяч, из Калужской – 70 тысяч. В Люберцы такого наплыва не было. Но все же, все же... Конечно, и наше село потеряло немало земляков, переселившихся неизвестно куда, но это было с лихвой компенсировано чужаками.

Миграционный процесс шел постоянно с переменным успехом. Переселялись то единицы, то целыми группами. Извольте послушать.

В конце 18 века северо-восточное Люберец лежали владения графа Румянцева-Задунайского. Сам граф, известный полководец, генерал-фельдмаршал, служил генерал-губернатором в Малороссии (Украина), а его дражайшая супруга Екатерина Михайловна жила в Москве, летом – в своей деревне. Знаете, о чем она писала мужу? Что тоскует по нему, что соскучилась в разлуке? Ничего подобного. Ей было не до сантиментов. Помещица она была хозяйственная.

“Телок до десяти купить прикажи, которые бы еще не телилися в Украине, чтобы здесь на завод. Скотину завести хочется большую да и в Темникове покои отделаны, а скота нету, мне и там бы хотелось коров развесть, чтобы масла и сыры делать и в Москву возить продавать”. Это из письма мужу 11 мая 1768 г. А вот что пишет ему же 29 января 1770 года:

“...Я прошу еще пару волов... да баранов... Ежели есть коровы хорошие – молдаванскую и венгерскую. Хотя по одной, и быка к ним”.

Граф тоже был прижимист. Он послушно слал в Темниково, Троицкое-Кайнарджи гурты породистого скота, косяки фазанов, лебедей, живых рыб, выписывал из Турции померанцевые и лимонные деревья и прочие диковинки, а по уходу за ними нанимал иностранцев. Так появились в Троицком-Кайнарджи садовники – педантичный немец Карл Крестьянов и чопорный англичанин Яков Ангус. Со временем обрусели, обзавелись потомством.

Внучка Румянцева-Задунайского Зинаида Сергеевна Кагульская (была рождена вне брака и фамилию ей дали по молочной ферме Кагул) вышла в 1827 году за генерала Дивова. Своей летней резиденцией молодожены избрали сельцо Карнеево, назвав его по имени жены Зениным и значительно благоустроив.

Со дна обмелевшей Пехорки вычерпали землю, на высоком левом берегу воздвигли господский дом в итальянском стиле. Нижний этаж каменный, два верхних – деревянные. В подвале был колодец с чистейшей родниковой водой (теперь колодец уже забит мусором). Молодая госпожа обожала цветы – по обе стороны здания были разбиты клумбы. По соседству стоял еще один дом, уже в готическом стиле, к нему пристроена каменная башня в два этажа, изысканная лестница вела на крышу, с которой гости могли лицезреть крест на колокольне Симонова монастыря в Москве.

Были построены часовня из белого мрамора, людская, баня, кухня, конюшня, амбар, сараи. Поражал воображение скотный двор. В нем содержались выписанные из-за границы коровы, овцы, козы, а доярки и скотники, представьте себе, навербованы тоже из-за кордона. Главной скотницей была генеральская дочь. В пяти красивых оранжереях возделывались ананасы, персики, абрикосы, сливы. Два воздушных сарая были отведены под вишни и черешни. Руководил стройкой известный французский архитектор Дюкро, парковый ансамбль создавал модный в Москве садовник Унгебауэр.

Вы спрашиваете, а кто все это строил? Крепостные крестьяне. Еще 12 сентября 1827 года граф Сергей Петрович Румянцев, отец 16-летней Зинаиды, “продал” ей (это была фиктивная сделка) в губерниях Нижегородской, Тверской, Санкт-Петербургской и других 1960 крестьянских душ “с их женами, детьми, внучатами и приемышами и рожденными после 7-й ревизии с землею, лесами, покосами, рыбными ловлями, господскими и крестьянскими строениями, крестьянским же имуществом, рогатою и мелкою скотиною”.

Супругам Дивовым было из чего выбирать. Крестьяне из Зарайского уезда Рязанской губернии и Старицкого уезда Тверской губернии, по воле помещика, покинули насиженные места и поселены в полуверсте от зенинского господского дома, основав новую в нашей местности деревню – Марусино. Однако ни один уже не помнит свою прежнюю родину. Как и под Рязанью, в Дивово и Нагорное Городище, откуда в Люберцы прибыли поселенцы, но и там все быльем поросло.

“Указатель селений и жителей уездов Московской губернии”, издания 1852 года, насчитал в Марусине 16 дворов, 76 взрослых мужчин и 78 женщин. И все они – рязанские.

Помещики вошли во вкус переселений. В 1835 году Дивовы прикупили у князя Черкасского село Машково с землей. Всего у них образовался живописный “уголок” до 900 десятин, фигурою несколько напоминающий Англию с Шотландией, чем они весьма гордились. Сюда, в Машково, в 1844 году генерал Дивов вывел своих крепостных из Каширского уезда Тульской губернии и Старицкого уезда Тверской губернии. Но и машковцы этого уже не помнят.

Говорят, что и господа Левашовы в начале XIX века перевели в село Коренево крепостных из Мосальского уезда Калужской губернии. Наше население пополнилось таким образом рязанцами, калужанами, тверичами, туляками, а, может, и еще кем. Они были призваны обеспечивать счастливую, безоблачную жизнь своим повелителям.

До падения крепостного права оставалось менее 10 лет.

Павел I, Александр I, Николай I, все по нумерации первые, очень были обеспокоены здоровьем членов императорского дома: государыни, наследника, его супруги, их детей. Безбедно ли живут? Как питаются? Как одеваются? не нуждаются ли в чем? Для их содержания было создано специальное Удельное ведомство. В Московском уезде оно состояло из двух приказов, Коломенского и Тайнинского. В Коломенское входило 20 селений, включая Люберцы и Панки.

Удельное хозяйство приносило малые доходы. Как повысить рентабельность? Надо обучить крестьян агрономическим и зоотехническим приемам. Собрали 250 смышленых парней не старше 19 лет, и 1 октября 1833 года под Петербургом было открыто Удельное земледельческое училище. Всего из Московской конторы было послано 20 счастливчиков. Учиться им предстояло четыре года плюс два года практики.

Образ жизни воспитанников до предела приближался к простонародному. Можно сказать, псевдонародному. Их, будущих агрономов, заставляли носить кафтаны, уже выходящие из употребления, есть деревянными ложками из деревянных семейных чашек. Обеденный стол накрывался не скатертью, а куском грубого полотна, который к тому же служил им утиральником. Распорядок дня был жестко-казарменным: воспитателями к ним назначены унтер-офицеры.

Мальчики, посланные из Московской конторы, должны были и вернуться в нее. Нас интересуют Андреян Балякин, 21 года, и Андрей Задонский, 19 лет, поступили они в училище 1 октября 1833 года, учились достаточно прилежно, удостоены похвальных листов, награждены писанками (расписное пасхальное подарочное яйцо). Задонский – розовой рубахой. Балякин – голубой и розовой. Анисим Алябьев попал в училище с опозданием – 12 декабря 1834 года, 19 лет, у него тоже были похвальные листы, писанка и голубая рубаха.

Первый выпуск состоялся в 1839 году, в зиму на 1840 год. Надо было успеть прибыть на место и подготовиться к посевной. Селили мальчиков по трое. Вести хозяйство должны были совместно. Для них – Задонского, Алябьева и Балякина – в полутора верстах от Панков, по дороге на Котельники, построили общий дом странной архитектуры, из бревен, поставленных стоймя, с соломенной крышей, обмазанной глиной, чтобы предостеречь от пожара. Отвели землю в низине, сырой, заболоченной, у речки Люберки в надежде, что молодые ученые энтузиасты превратят ее в окультуренную.

Каждый воспитанник получил в дорогу благословенный образ соименитого святого, евангелие, учебные книги и тетради, их снабдили земледельческими орудиями: плугом, бороной, косой для кошения хлеба, скоропашкой, веялкой, на месте дали скот, семена. Работайте! Показывайте крестьянам передовые методы труда! Учите их уму-разуму. Но долго не могли придумать названия одиноко стоящему непривычному дому с хозяйственными постройками вокруг него. В документах звучало то Люберецкое училище земледелия, то Коломенская образцовая усадьба. Народ рассудил по-своему, окрестив хутором Мальчики.

Усадебники были так же бесправны, как и остальные крестьяне. Им запрещалось носить городскую одежду, а ходить только в деревенских устарелых кафтанах, отлучаться из усадьбы без разрешения приказного головы, за любую провинность наказывали розгами. Жениться могли только с разрешения управляющего конторой. Более того, в 1846 году в Алатыре открыли специальное учебное заведение, где готовили невест для хозяев образцовых усадьб. Хочешь не хочешь, а женись, на какой прикажут... Запрещено было усадебникам пить вино, а жажду утолять только квасом да чаем, приготовленным из мелиссы, шалфея, ромашки и других трав.

“Образцовые” усадьбы не оправдали надежд Удельного ведомства. Они скоро скатились до уровня бедняцких хозяйств, пришли в запустение. “Союз” мальчиков распался. Каждая семья обособилась, отделилась. По переписи 1869 года на хуторе проживало уже 11 лиц мужского и 10 женского пола. К 1927 году было уже 7 домов и 42 жителя. В начале 60-х годов нашего столетия поселок, незаметно войдя в черту города, был снесен, потомки “мальчиков” получили жилье в разных микрорайонах Люберец.

Мальчики были не единственной образцовой усадьбой. Всего в ближайшем Подмосковье было создано четыре: Люберецкая, Мячковская, Клязьминская и Тайнинская. Ближе всех к нам была Мячковская, сразу за деревней Усадки. У нее было и другое название по имени одного из “мальчиков”, поселенного там, – Папаниха. “Вот что писала газета “Московские губернские ведомости” в 1853 году:

“По дороге к Мячкову с левой стороны вы видите образцовую ферму ученых земледельцев. Они населены здесь для того, чтобы и соседних крестьян приучить к рациональному хозяйству. Эта ферма, как и другие подобные ей, находящиеся отсюда верстах в десяти, состоит из белого двухэтажного дома. Кругом него расположены пристройки, чрезвычайно удобные и сделанные в английском вкусе. Все эти строения, осененные с одной стороны старинными липами, имеют такую красивую наружность, что можно сделать премиленький ландшафт, срисовавши их так, как они есть, без всяких изменений и дополнений”.

Но увы! И Мячковская усадьба не выдержала испытания временем. Дом, где жил Лука Попанов, был перевезен в Мячково, а сами Попановы расселились по всему свету. Некоторые в результате “акания” стали писать свою фамилию в первом слоге через “а” – Папановы. Такова незавидная судьба первых крепостных агротехников. Без свободы и права собственности на землю крестьянин не будет работать с максимальной отдачей сил. Это показала столыпинская реформа в начале XX века.